Ноги словно пенопластовые. Еле держат.

– Сначала остальных ёбырей проверь.

И перед тем как уйти, оглядываю её ещё раз, сверху вниз, от макушки до глубокого выреза на алом платье.

Не изменяет себе даже сейчас.

"Это не касается других"? Отчего же нет, милая? Если мои рога оказались столь внушительными, что понадобилось около пары месяцев, чтобы отпилить их.

– Разве это не пойдёт на пользу твоему имиджу? – Приподнимает нарисованную бровь, а я совершенно не к месту вспоминаю, во сколько мне обходилась эта куколка.

Кайлер бы, наверное, удавился, узнай он, сколько может стоить маникюр холёной породистой сучки.

Оставляю выпад безответным и одёргиваю полы куртки. Нашариваю мобильник, уже когда в спину летит небрежно брошенное:

– Почему мы расстались, не напомнишь?

Стискиваю корпус в кармане. До боли в фалангах стискиваю, упорно не оборачиваясь. Но, должно быть, всё равно видит, что мне всё ещё не наплевать. Что, пережив, я не забыл этого. Равно как и того, что ёбаное кольцо с нихуёвым таким бриллиантом, которое я, заикаясь и потея, как прыщавый задрот, хотел преподнести ей именно после того самого концерта, на котором и спалил её. Страх быть пойманными так заводил тебя, выплеск адреналина, все дела. Кольцо, которое я, нажравшись до полусмерти, впихнул безымянной девочке официантке, которую заблевал почти с ног до головы.

Охуенное воспоминание, ничего не скажешь.

Пытается ещё раз, но я уже слишком в себе, чтобы отреагировать:

– Даже не заплатишь за даму?

В кармане автоматически вытягивается средний палец, но я просто направляюсь к выходу, мы же в приличном заведении.

***

Возвращаюсь в пустую квартиру.

Уложился слишком быстро, и Кай всё ещё с ребятами. Но это хорошо, наверное, что его здесь нет, и никто не мешает мыслям сбиваться в панические стайки, устраивая настоящий Пёрл-Харбор в моей голове.

Мне так ебано страшно и не по себе, что впервые за долгое время я планомерно обхожу все комнаты и зажигаю свет. Заглядываю даже в ванну и оставляю дверь открытой.

Во рту отвратительный привкус дешёвого пива и полпачки сигарет, выкуренных по дороге назад.

Решаю, что не хватает кофейной горечи, иду на кухню.

И думаю, думаю, думаю.

Думаю, что с этим делать и как теперь выкрутиться.

Думаю о том, что этого просто не может быть, и эта мстительная зараза решила просто посмотреть, как седеет шерсть на моей жопе.

Ибо решительно – НЕТ. Это не может оказаться правдой, хотя бы потому, что она ломанулась бы назад сразу, как только заподозрила сама. Ломанулась бы, точно знаю. Заламывала бы руки и пела бы о вечной любви и её плодах.

Господи…

Присаживаюсь за стойку и под мерный гул кофеварки сжимаю голову пальцами, на манер гребня проходясь по волосам.

Казалось, только из одного дерьма вроде бы выбрался, как жизнь с готовностью подсунула мне новую плюху, размером со ссаный кратер.

И ни малейшего понятия, как выгрызтись.

Как я буду выбираться, если действительно всем телом содрогаюсь, если действительно окажусь плотно повязан с этой дрянью и её выродком.

Не может. Не верю.

Принимаюсь вышагивать из угла в угол, прихватив с собой дымящуюся маленькую чашку, и невольно вспоминаю о том, в чём поклялся себе больше не рыться. Всё равно, что вскрывать старую рану, по шраму резать и тыкать пальцами в обнажившуюся плоть.

Останавливаюсь напротив окна, и взгляд сам собой упирается в мигающий вдалеке, алый огонёк телевышки.

Я запал на неё почти сразу. Дерзкую, острую на язык сучку, приглашённую на фотосет, я запомнил тут же. Яркая брюнетка словно собственноручно вбила себя в архивы моей памяти.

Я не искал её, не думал приглашать куда-либо, вообще не думал связываться с наглой девчонкой, шпилькой едва не проткнувшей мне ногу.

Она нашла меня сама буквально через пару недель. Оказалась в нужном месте в нужное время – и вот уже моё не способное сопротивляться алкоголю и женскому очарованию тело сорванно дышит, кое-как скатившись с неё.

И понеслось…

Понеслось настолько быстро, что я едва ли успевал смотреть за тем, что происходит вокруг. Увлёкся, ослеп на оба глаза и как-то упустил тот момент, когда моя ненаглядная полезла на моего друга.

Пальцам горячо, обжигает подушечки, но не могу заставить их разжаться, перехватить чашку за ручку. Боюсь, что тогда просто швырну её, а после – разнесу к чертям всё, до чего смогу дотянуться.

Бешенство так и клубится в грудной клетке и, не найдя внешнего выхода, изнутри давит, подсовывая самые "приятные" воспоминания.

Например, как я поймал их обоих после концерта, за сценой. Или как после этого в группе появился новый гитарист. "Старый" отделался перебитым носом и тремя сломанными пальцами, а я – судебным запретом на приближение.

Десять лет бок о бок потеряли мы оба. А его имя всё ещё песком хрустит у меня на зубах.

Сколько это продолжалось? Сколько вообще их было?

Кисти подрагивают, и я начинаю жалеть, что не зарулил в какой-нибудь бар. Не решил проблему привычным способом, залившись по самые уши.

Если я не помню об этом, этого же не было, так?

Моргаю, и размазанное по стеклу отражение делает то же самое.

Вот в центр этой рожи мне и хочется швырнуть кружку. Чтобы кипятком ошпарило, и слезла кожа.

Идиот, блять.

Окружающая тишина понемногу начинает напрягать. Не придумав ничего лучше, врубаю телек, ищу какую-нибудь программу – не важно, что, лишь бы бубнили погромче, – и, оставив чашку в раковине, тащусь в душ.

И после ничуть не легче. Холодная вода не вымывает из памяти очертания круглого живота, обтянутого красной тканью.

Теперь мне слишком светло, и, надев одни только мягкие штаны, начинаю обходить всё снова, теперь для того чтобы погрузить квартиру в полумрак. Заканчиваю на спальне, но оставляю ночник, и мертвенно-голубое сияние заливает комнату.

Валюсь на кровать, но сна ни в одном глазу.

Хероньки тебе, Раш, а не волшебное небытие, в котором, если очень повезёт, вообще ничего не будет.