Почему-то я ожидал не этого. Ожидал, что он войдёт на своих двоих, не будет бесформенным кулем болтаться в чужих руках.

Джек выглядит даже бледнее, чем обычно, кусает губы и избегает моего взгляда. Переступает через порог, и только тогда я заставляю себя опустить глаза.

Медленно, по сантиметру оглядываю, начав с подбородка и переместившись на перепачканные чем-то бурым пальцы, сжимающие ворот его светлой футболки, перепачкавшие её, словно с ногтями ломанными. Но нет, рана на запястье, не рассмотреть, что там даже, слишком плотная чёрная корка. Аккурат там, где ещё совсем недавно была свежая татуировка.

Сглатываю, отступая на шаг назад.

Сгорбившийся, замотанный в куртку Джека, взъерошенный, со слипшимися невесть от какой гадости волосами на затылке. Отчаянно цепляется, вжимается в него и не смотрит.

Не смотрит.

Они оба отчего-то не смотрят. Куда угодно, только не на лицо, не в глаза.

Сверлит дыру взглядом в зеркальной панели. Сверлит и одновременно с этим, кажется, ничего не видит перед собой.

Жуткое зрелище.

Потерянный, кажется, даже худее, чем обычно, и эта исчерканная рана на руке.

Скоблил?

– Кай? - осторожно зову, скорее, пробую позвать, а он только сильнее ёжится и, отвернувшись, утыкается лицом в чужое плечо. – Кайлер?

Джеки сглатывает, и я непонимающе вскидываюсь, смотрю выше, теперь на него.

И выдавить из глотки ничего не выходит. Только застрявшее в ней ещё прошлым вечером "Какого хуя?", не больше.

Но вместо этого выцарапываю другое, не менее важное:

– Где ты его нашёл?

Передёргивает. То ли обоих, то ли только Джека – тут не выходит разобрать.

– Тебе не по хуй?

Предчувствие становится чем-то большим. Чем-то мутным и грязным. Очень грязным. Как уляпанные штанины Кайлера.

Только сейчас замечаю, что он босой. В одной футболке, и в пустых шлёвках нет ремня. Широкого, кожаного, с замудрёным рисунком на массивной бляхе.

Помню только потому, что он утащил его, выдернув прямо из моих джинс. Неделю назад? Меньше? Больше…

– Поставь, – прошу Джеки и как никогда остро ощущаю никотиновое голодание, от которого сосуды в голове сжимаются, а во рту становится слишком сухо.

Сигареты всему виной.

Давно не курил.

Давно.

Около двадцати минут.

Словно нехотя Джеки нагибается и осторожно ставит на ноги свою ношу, и чтобы отступить, ему приходится ещё и разжимать его пальцы. Застывшие, крючковатые, непослушные. По одному.

Стоит вполоборота, кутается в куртку и продолжает прятаться.

Не выдержав, подхожу и грубо, слишком грубо для установившейся траурной тишины, хватаю его за подбородок. Стискиваю его двумя пальцами, насильно наверх дёргаю, поднимаю его лицо.

Трусливо жмурится – всё, только бы не пересекаться взглядами, не смотреть. Сильнее ворот стискивает, тянет выше, по подбородок.

Запоздало понимаю, что очков тоже нет.

Есть опухшая, словно от хорошей затрещины, верхняя губа и изодранная в кровь нижняя.

Есть синяк, повторяющий форму чьей-то ладони, на скуле и глубокая сечка на носу.

Есть целая прорва ярости, стремительно, ярус за ярусом поднимающаяся внутри моей груди. Ещё немного, и в башню даст.

Немного.

Крохи.

Берусь за лацкан кожанки, стискивает веки ещё плотнее. Вижу, как выделяются скулы, как сжимает челюсти, и, уже представляя то, что увижу, сдёргиваю с него импровизированную накидку.

Падает на пол, и вместе с лязгом многочисленных заклёпок разбивается то хрупкое, самому мне непонятное, на котором держится всё ёбаное дерьмо, которое "Детка", "Беспокоюсь", "Где ты".

Мне хочется ёбнуть его наотмашь.

Хочется сжатым кулаком двинуть в зубы и одним ударом уложить на пол.

Хочется пробить череп и перегрызть глотку. Собственными зубами выгрызть каждый блядский засос с тонкой шеи. Выгрызть, вырезать, и насрать, что всё будет залито кровью, а он сдохнет от болевого шока.

Убрать это.

Стереть ластиком и перекрыть новыми синяками. Чёрными следами уже моих пальцев.

Чувствую себя мазохистом, внимательно рассматривая каждое фиолетовое пятно, угадывая в тёмных полумесяцах на ключице, выглядывающей из-за растянутого, съехавшего набок ворота футболки, очертания укусов.

Обляпанный весь.

Знаю, чем. Сдохну, если произнесу вслух.

Дышу носом, но один чёрт начинаю задыхаться и, чтобы хоть как-то наполнить лёгкие, вдыхаю глубже, раздувая ноздри.

Взять себя в руки.

На секунду.

Потому что собравшись, видимо, он открывает глаза и, прищурившись, как маленький слепошарый кошак, всё же смотрит.

Смотрит с такой жалостью, словно это меня таскало невесть где, невесть на ком. Беззвучно шепчет, одними губами, умоляюще, почти извиняясь. Шепчет раз за разом, одно и то же: "Не я. Не помню."

Так какого хуя ты бросил ёбаные таблетки?!

Какого хуя, Кайлер?!

Хочется заорать ему прямо в лицо, хочется орать, пока не сорву глотку, не охрипну, не захлебнусь собственным криком, блять!

КАКОГО ХУЯ?!

Вспышка ослепляет, застилает глаза алым, и, продолжая удерживать, вместо подбородка вцепившись в футболку, собрав ткань пальцами на груди, всё-таки бью его.

Ладонью, почти без замаха, но с мерзким унизительным шлепком, который эхом раздаётся в моей голове.

Сквозняк гуляет, гулко отражаясь от стенок этого бесполезного пустого жбана.

Отворачивается.

– Эй, не надо.

Ладонь Джека на моём плече, вторая придерживает готового вот-вот провалиться в спасительный обморок Кая.

И я могу поклясться чем угодно, сейчас он разрывается между нами. Разрывается между другом и едкой, как вспенившаяся в нос газировка, жалостью к Каю.

Перевожу на него мутный, размазанный взгляд, словно вместе с пощёчиной я забрал часть его близорукости.